Когда рухнет плотина
Итак, в сегодняшнем выпуске «Истории одной песни» разберем легендарную «When the Levee Breaks» («Когда разрушится дамба»). Мне эта песня впервые попалась на глаза в конце 80-х на диске Лед Зеппелин и стала одной из любимых композиций.
У композы древняя и богатая история. Первоначальный вариант был написан почти сто лет назад, в 1929 году. Песня в стиле дельта-блюз авторов Джо Маккоя и Мемфис Минни посвящена Великому наводнению на Миссисипи 1927 года. Река тогда вышла из берегов и затопила прибрежные поляи селения, почти 13 тысяч человек вынуждены были бросить свои дома и спасаться.
Ужас перед возможным разрушением плотины выражен в строках песни «I works on the levee, mama both night and day, I works so hard, to keep the water away… I’s a mean old levee, cause me to weep and moan, gonna leave my baby, and my happy home». Многие жители затопленных районов потеряли всё своё имущество и вынуждены были отправиться в города Среднего запада в поисках работы и крыши над головой. Это движение стало важной частью «великой миграции» американских негров первой половины XX века
Наибольшую известность песня получила в интерпретации британской хард-рок-группы Led Zeppelin; она была переработана Джимми Пейджем, Робертом Плантом, Джоном Полом Джонсом и Джоном Бонэмом (все четверо указаны в списке авторов) и вошла восьмым треком в альбом Led Zeppelin IV.
Мемфис Минни и Канзас Джо Маккой записали песню 18 июня 1929 года. Впервые эта запись увидела свет в 1965 году, когда вышел альбом Blues Classics by Memphis Minnie (Columbia Records)[3].
У Роберта Планта в личной коллекции был диск с записью Маккоя и Мемфис Минни. Он частично изменил, частично перегруппировал текст, добавил к нему собственные строки и заметно изменил мелодию песни, аранжировав её в миноре и подогнав под тяжелый звук группы.
Культовый вариант Цеппелинов
Неплохой дуэт, стильный. Жаль, на низах девчонке немного не хватает.
Очень странная гитара
Недурной кавер. С двумя инструментами сотворили вполне приличный вариант, жаль звук плавает.
Симпатичный междусобойчик. Вокалистка хороша.
А вот это кавер на оригинал
И еще один кавер на исходный вариант песни
Роберт Плант и Джимми Пейдж. те же, только сильно повзрослевшие
И на закуску еще один крутой вариант
Источник
Как LED ZEPPELIN написали песни про рухнувшую плотину, черного пса и Ямайку?
Прошлый раз я уже коснулся песен из альбома 1971 года — безымянного по замыслу, четвёртого по счёту и наверное, самого показательного в творчестве LED ZEPPELIN. Несмотря на прекрасные баллады — «Stairway to Heaven» и «The Battle of Evermore», — группа не забывала и своей хардовой мощи.
Даже стандартный «Rock And Roll» (в который трудно добавить что-либо радикально новое) зазвучал у LZ так же свежо, как наверное он звучал в середине 1950-х.
«When The Levee Breaks»
Место, где создавался матиериал эпохального альбома, было избрано достаточно странное. Это был старинный особняк Хидли Грэндж, бывший ранее то ли исправительной тюрьмой, то ли приютом для душевнобольных. Атмосфера в доме была ещё та — влажные простыни, привидения… — но Пейджу, неравнодушному к мистике, это нравилось.
А особенно ему нравилась акустика огромного помещения. В отличие от многих звукорежиссеров своего времени Пейдж отнюдь не чурался эха. «Барабаны на многих записях звучат, как чемоданы, потому что микрофоны ставят рядом», — говорил Джими. — «Я же отставляю их подальше, чтобы эхо создавала необходимую силу и глубину».
Эту силу и глубину мы и слышим в одной из ярчайших ударных партий Джона Бонэма, которая открывает песню «When The Levee Breaks». Записаны ударные были прямо в огромном коридоре Хидли Грэндж, где всё звучало гулко, будто в пещере.
Д. Пейдж:
«Он был самым лучшим и самым громким барабанщиком, которого я когда-либо слышал. Его звукоизвлечение было очень мощное. Его манера игры была не в руках, а в работе запястий. До сих ума не приложу, как из „кухни“ можно было выжимать такие звуки! Вплоть до последнего альбома на басовом барабане использовались два пластика».
Уже одной барабанной партии хватило бы, чтобы запомнить эту песню. Недаром ритм Бонэма часто сэмплируют многие рэпперы (например, Beastie Boys в «Rymin’ And Stealin’» или Dr. Dre в «Lyrical Gangbang»). Но это было только начало…
Если вы смотрели т.н. «смешной» перевод «Властелина Колец» авторства Д. Пучкова (aka Goblin), то могли бы услышать эту песню LZ в сцене, когда деревья-энты ломают дамбы и затапливают угодья вредного мага Сарумяна. Звучит она здесь не только из-за горячей любви Пучкова к ЦЕППЕЛИНАМ, но и потому, что её название переводится «Когда рухнет плотина», то есть, чётко соответствует теме происходящего.
По своей старой традиции LZ взяли за основу чужую песню, написанную и записанную семейным дуэтом Джоя МакКоя и Мемфис Минни ещё в 1929 году по следам трагического наводнения в районе Миссисипи 1927 г. Интересно, что Минни была не просто певицей, но и композитором, и блюзовой гитаристкой — то есть, довольно неординарной женщиной для своего времени.
ЦЕППЕЛИНЫ как обычно взяли чужую вещь, сдули с неё пыль, отредактировали текст, и сделали из старинного блюза новый блюз — тяжёлый и электрический. Монотонный рифф, расцвеченный губной гармошкой пущенной задом наперёд и иногда сменяемый сбивкой, мог бы вогнать слушателя в сон, но он вводит его в другое состояние — транс.
[I]Д. Пейдж:
«Это был электрический блюз. Но на самом деле — это была попытка создать действительно гипнотический рифф, действительно гипнотический, гипнотический, гипнотический, чтобы вовлечь слушателя в действо. Как мантра, понимаешь?
…Если обратите внимание, в каждом куплете прибавляется что-то новое. Проверьте — меняется фазировка голоса, появляется много обратного материала, а в конце всё начинает двигаться по кругу за исключением вокала, который остаётся на месте».
«Black Dog»
Если «When The Levee Breaks» завораживала своим кружением, то композиция «Black Dog» действовала с точностью наоборот.
Рифф к этой песне придумал басист и клавишник группы Джон Пол Джонс. По замыслу творца целью было замутить такой ритмический рисунок, под который даже в пьяном угаре невозможно было станцевать. На эту идею Джона вдохновила композиция Мадди Уотерса «Electric Mud». Другая композиция — «Oh Well» группы FLEETWOOD MAC — навела на мысль построить песню как перекличку — Роберт запевает, а инструменты ему отвечают.
Воплотить столь сложную идею было необычайно трудно. Поэтому Джон Бонэм наплевал на сложные ритмические чертежи песни и отстучал её в привычных четырёх четвертях, что на удивление Джона лишь придало песне «живость». Также, если выкрутить ручку громкости на максимум, можно услышать, как Бонэм помогает Планту правильно вступить и не сбиться тихим стуком палочек.
Технический «кулибин» группы — Джими Пейдж — не только сыграл на гитаре, но посредством всяких ухищрений добился, что она звучала на этом трэке аки заправский синтезатор.
Как ни странно, название песни — «Чёрный Пёс» — совершенно не связано с её содержанием. Текст был банально похотлив и, мягко говоря незатейливым, что Плант и сам понимал.
Р. Плант:
«…Иногда мы уже заканчиваем запись инструментала, и кто-нибудь говорит: Черт возьми, текстов-то нет. Иногда все получается спонтанно, как „Black Dog“. Моментально появляются слова типа „I’ve got to roll, can’t stand still“ и что-нибудь вроде „watching the ladies honey drip“. Не уверен, что слова о том, как кто-то смотрит, как капает девичий мед, означают талант к сочинительству, может быть, же они пришли из блюза, который я как раз тогда недавно выучил — The Raunch».
Кстати, многие считают, что именно во время исполнения этой песни Плант взял самую высокую ноту (где-то в районе 3.49).
Но при чём же здесь чёрный пёс? А притом, что жил на студии, где всё это писалось, один приблудившийся чёрный лабрадор, который по ночам шлялся, а днём дрых.
Д. Пейдж:
«Мы подумали: Ну, черный пес, — мы так и звали его черный пес, — ну, черный пес загулял. Так и пошло. Потом мы шутили так всякий раз, когда кто-нибудь пропадал. …Это было просто рабочее название (песни), которое так и приклеилось.
…Вот Артур Ли (чернокожий лидер группы LOVE — С.К.) написал после этого песню, которую назвал „White Dog“, — настолько разозлила его „Black Dog“. Знаешь, люди воспринимают вещи совершенно по-разному. …Он усмотрел в слове black что-то негативное? Думаю, что да. Отрицательный подтекст (криво ухмыляется)».
«D’yer Mak’er» (1973)
Следующий альбом группы — «Houses of the Holy» — создавался в приподнятом и весёлом настроении, что слышно и на записи. Он сравнительно лёгкий, а иногда и откровенно пародийный.
Одной из блестящих шуток стала композиция «D’yer Mak’er». Родилась она, когда Бонэм стал стучать в стиле «ду-воп» 1950-х годов, а потом плавно перешел на регги (Боб Марли тогда как раз начинал входить в моду). Получилась весьма необычная и по-цеппелиновски тяжёлая смесь «бульдога с носорогом».
«Ду-воп» музыканты почтили указанием на альбоме вдохновившей их группы ROSIE AND THE ORIGINALS, а «регги» поначалу хотели отобразить, назвав песню «Ямайка».
Но юморить так юморить, и в итоге вместо понятного «Jamaica» появилось загадочное «D’yer Mak’er». Её соль заключалась в каламбуре, ведь по звучанию слово «D’yer Mak’er» походило на фразу «Do You Make Her» («Ты заставил её»). Это было отражено в расхожем анекдоте: «Моя жена уехала в Вест-Индию» — «Ямайка?» — «Да нет, сама захотела».
А чтобы шутка была ещё смешнее, ЦЕППЕЛИНЫ понатыкали в название апострофов. В результате поклонники, не избалованные шутками от кумиров, стали по привычке выискивать в этом тайные оккультные послания, читая название, то как «Dear Maker» («Дорогой Творец»), то как «Dire Maker» («Ужасный Творец»).
Кстати, Джон Пол Джонс шутку тоже не оценил и считал песню слабой и недоработанной.
На сегодня всё. Про остальные шедевры LED ZEPPELIN дорасскажу уже в другой — заключительной — статье цикла.
Источник
Когда рухнет плотина лед
КОГДА РУХНЕТ ПЛОТИНА
Вязкий туман последних мгновений похмельного сна разлетелся под напором устрашающего гитарного рева. Я вскочил, разлепляя склеившиеся веки, и тут же рухнул головой на подушку, таким невыносимым оказался болевой шок. Но мощный голос Ронни Дио, не позволяя вновь закрыть глаза, ревел почти в самые уши:
Close the city and tell the people that something’s coming to call.
If you listen to fools.
Казалось, что от его громовых раскатов комната слегка покачивается, вызывая впридачу к боли головокружение, которое ощущалось странно, как чувство, будто меня подвесили вверх ногами. О, незабвенный Степа Лиходеев! Нет, не мешал я водку с портвейном, до такого маразма мне не дойти даже после двух литров «финляндии» на троих. Одного лишь этого количества хватило на главный лиходеевский синдром — невозможность определить, где я в данный момент нахожусь.
В голове гнездилась боль всех существующих оттенков, от сдавливающей череп пиратской веревочки с узелками до гриппозной рези в глазах. На мое место бы того, кто ввел в России обычай любое дружеское общение сопровождать распитием напитков! Какая банальность — утреннее похмелье в субботу! Но что делать, если положение обязывает? Ведь скажешь, что не пьешь — не поверят. И между прочим, правильно сделают.
Каждый раз после такого дикого похмелья даешь себе обет перейти в трезвенники, с отвращением глядишь даже на пиво, но к концу следующей недели ощущения притупляются, снова собирается хорошая компания, и тут уж не удержишься. Говорили вчера, конечно, о политике. Какая гадость! Вспомнить бы, с кем и что именно? И в чьих апартаментах мне довелось провести эту ночь? Квартира не моя, иначе стена была бы справа. И цвет обоев другой — собственно, обоев вообще нет, стены выкрашены голубой краской. Я лежал на разложенном диване, покрытом одной только простыней, изжеванной и сползшей на пол. Слева от меня находилось широкое пустое место, и вторая подушка ещё хранила вмятину от чьей-то головы. Тайна номер два. Найдутся потом трусики, и останется их примерять на всех знакомых дам. Однако моя спутница этой ночи где-то поблизости — через подлокотник кресла перекинуто платье, чулок на полу, туфля. Ну, хоть нога у неё должна быть стройной. Надо же, как память отшибло. Хотя — это же моя собственная квартира! То есть не московская, и не собственная, а та, которую я снимал в Светлоярске, в Академгородке, прибыв сюда с месяц назад, чтобы освещать ход губернаторских выборов. Редакция оплатила бы и гостиницу, но мне был нужен компьютер с подключением к сети, а тут кстати по знакомству порекомендовали квартиру, хозяева которой вовремя отправились на стажировку в Штаты. Далековато, конечно, от центра, но все равно приходилось весь день мотаться по городу, а здесь был ещё один плюс: из гостиницы трудно уходить незаметно, у меня же предвыборные репортажи были только прикрытием для расследования связей главного претендента на губернаторское кресло, генерала Орла, с местной алюминиевой мафией, поэтому я старался не привлекать к своим перемещениям особого внимания.
Музыку сменил развязный голос молодого человека, который с преувеличенной бодростью, как бы подпрыгивая на ударениях, сообщил:
— Итак, это был «Блэк сэббэт», «Толпа правит». Оставайтесь с нами, слушайте «Радио Рок»!
В поле моего зрения появилась девушка, босая, в одной комбинации, со светлым потопом падавших на плечи незаколотых волос. Она подошла к музыкальному центру, милосердно убавила громкость, потом, пока я пытался вспомнить, как её зовут, обернулась ко мне и улыбнулась:
— Проснулся, наконец-то! Чего только не выдумывала, чтобы тебя разбудить! Даже водой облить собиралась!
Анжела, вот как её зовут! Господи, ну нельзя же столько пить! Совершенно боттичелиевская девушка, точь-в-точь с «Весны», да только погода за окном, не занавешенным шторами, была не очень весенняя. Ветер гнал тучи со свинцовым подбрюшьем, между которыми в узких разрывах, протянувшихся неплотными швами, проступала голубизна. Лучи солнца, на несколько мгновений освобождающегося из-под покрова, разливались по стеклу, ослепительными брызгами отскакивали от зеркальных поверхностей и жизнерадостно высвечивали запыленные углы, а потом снова наползали растрепанные облака, свет тускнел, и комнату заливала серая угрюмость.
Я приподнялся на локте, скрипнул зубами.
— Головка болит? — поинтересовалась Анжела, оглядывая мою унылую фигуру.
— Не то слово, — прошипел я сквозь зубы.
Она подошла ко мне, наклонилась, поцеловала в лоб. Я приподнялся, обхватил её руками, и она, взвизгнув, повалилась на меня. Я чувствовал ладонями под тонким шелком белья её тело, кожу, обтягивающую ребра не очень-то упитанной фигуры, а Анжела вяло барахталась, елозила по мне и бормотала с неискренним возмущением:
— Витька, перестань! Пусти меня! Кто тебе кофе делать будет?
— Черт с ним, с кофе! — я вертел головой, попадая губами в её волосы, а боль в черепе выдавливала из меня временами не то стон, не то вой.
— Хватит индульгировать! — заявила Анжела, спихивая мою руку со своего бедра. — Где твоя мужская выдержка?
— Иди ты со своим Кастанедой!
— Ну все, все! Вставай! Без пяти одиннадцать! Забыл уже про свой митинг?
На шкафу справа от меня стояли часы. Черт, она права! Сколь ни способствовала близость женского тела борьбе с похмельем, я отпустил Анжелу и, отчанно морщась от простреливающей мозг боли, вскочил и начал торопливо залезать в штаны, неуклюже прыгая на одной ноге, а другой застревая в штанине, вместо того, чтобы спокойно надеть их, сидя на кровати.
В памяти, словно под воздействием встряски, начали всплывать кое-какие подробности вчерашней пьянки. Собрались мы у Звоновых, был мой коллега Сашка Эстес из местного «Светлоярского рабочего», мы с ним и с Женькой Звоновым хлестали «финляндию», ходили за добавкой, я осторожничал, делал «отвертку», разбавляя водку апельсиновым соком, но это оказалось роковым решением — в коктейле доза не поддавалась строгому контролю, и в итоге Анжела буквально на себе тащила меня в машину, а потом везла в Академгородок. И закономерный результат — через пять минут открытие Кардиологического центра, а я тут со свирепой болью в голове никак не могу заползти в рукава рубашки.
Так и не справившись с рубашкой, я поспешил к компьютеру, включил и вошел в сеть. Первым делом, как обычно, полез в почту.
— Однако. Только её тут не хватало!
Анжела, как раз в этот момент вошедшая в комнату с чашкой в руках, спросила:
— Что такое, милый?
Поставив чашку на стол рядом с клавиатурой, она перегнулась через мое плечо к экрану, на котором красовалось послание от Ирки:
«Витька! Вылетаю 73 рейсом, сегодня. Встречай около 7 вечера. Твоя И.»
— Это жена, — объяснил я, отхлебывая из чашки. — Что ей, спрашивается, тут понадобилось? Хочет на шоу полюбоваться?
— Ты что, в ссоре с ней? — спросила Анжела, ложась грудью мне на плечо. Ее волосы щекотали мою правую руку. В её голосе слышалось разочарование — предчувствие окончания нашего коротенького романа.
— Да нет. Просто время от времени не мешает отдохнуть друг от друга. И у нас так заведено, что в командировки я её с собой не беру. Спасибо за кофе, милая. Как раз то, что надо.
Голова болела все так же, но хоть эта ужасная сухость во рту немного отступила.
— Может, водочки? Или пива? — заботливо осведомилась Анжела.
— Ни, ни, — замотал я головой. — Только не это! У меня похмелье не такое, как у всех. Никакого алкоголя! Только горячий черный кофе.
— Что будешь на завтрак?
— Ничего. Некогда. и не в состоянии. Но ты съешь что-нибудь, пока я тут разбираюсь.
Она снова исчезла на кухне, а я стал просматривать новости. Столичный кризис. Комментарий. Прогноз. Босния. Азиатский кризис. Больная голова и спешка не способствовали сосредоточенности, и я быстро пропустил все это, чтобы поскорее добраться до региональных событий. О Светлоярске не было почти ничего — уже третий день подряд.
Источник
